Слово «История» употребляется в обыденной речи в весьма широком смысле и может обозначать всякое изменение, всякое созидание, т.е. все то, что противополагается в мире действительно состоянию покоя. Благодаря этому и предметы истории чрезвычайно разнообразны. Мы говорим об истории солнечной системы, земли, человечества, римлян, Карла Великого, Дон-Кихота, истории человеческого брака, физики, романа. Если пожелаем сделать из всех этих оборотов речи общий вывод, то найдем, что история в данном случае означает: начало, непрерывное изменение, конец. Другим отличительным признаком понятия является то обстоятельство, что эти три фазы процесса не только протекают, но также и «рассказываются» лицом, в котором находят свое отражение.
Итак, если определять науку истории, руководствуясь употреблением этого термина в разговорной речи, то ее придется признать наукой обо всех изменениях, то есть обо всем мире сменяющихся явлений; и если при этом мы не будем считать чисто формальной, всеобъемлющей логики, то историю признаем половиной всей науки вообще, наряду с математикой, - которая представляет собой как бы науку о неизменном бытии. Но на самом деле, история избрала себе специальную область из всей массы явлений, находящихся в состоянии непрерывного изменения, именно предметом ее служат те изменения, которые пережило до сих пор человечество с момента своего возникновения. Первоначально история ограничивалась эпохой, относительно которой существуют письменные предания; но постепенно в понятие истории человечества стали включать и так называемое «доисторическое время», определяемое лишь на основании уцелевших и поныне различных [стр. 1] предметов путем сравнения и выводов. Итак, история есть история человечества в противоположность естественной истории, от которой она резко отделилась уже в самом начале, более 2000 лет тому назад.
Столь продолжительное и прочное разделение должно иметь за собой твердыне основания, должно покоиться на резкой противоположности и глубоких различиях. Благодаря противоположности, понятия становятся «ясными и отчетливыми», и друг от друга отделяются. Вот почему истинная сущность человеческой истории станет нам понятной путем сравнения ее с естественной историей.
Прежде всего между ними есть нечто общее: именно отдельная особь не может быть объектом их исследования. Зоология рассматривает лошадь, не как данную особь, но как представителя вида. Если бы видовые признаки не были постоянными, то есть не повторялись бы у отдельных индивидов, то не было вовсе естественной истории. Существовали бы тогда бесчисленные индивиды, которых мы, - если бы только у нас хватило сил для этого, - снабжали бы собственными именами каждого в отдельности и обозначали бы особыми признаками, годными лишь для данного случая. Точно так же и история, как наука, не имеет дела с индивидом, как таковым, но лишь постольку, поскольку его жизнь является типичной для жизни многих людей или оказывает на нее влияние. Отдельный солдат армии Наполеона I лишь настолько является объектом истории, насколько он воплощает в себе дух всей армии; - Наполеон I - потому только, что он отчасти осуществлял, отчасти направлял волю большинства французского народа.
Но «род» с одной стороны и «многие» с другой стороны, - не одно и то же. Вообще говоря, «род» есть определенное понятие, это нечто целое, если не точно ограниченное, то, по крайней мере, доступное ограничению, так что нет сомнения относительно того, что ему принадлежит, и что находится вне его. Но «многие», о которых мы говорили, - понятие неопределенное. Скольких лиц должно коснуться событие, чтобы быть историческим? Очевидно, в данном случае мы имеем дело с неопределенным понятием, допускающим всевозможные [стр. 2] предположения. Но действительность, между тем, не так неопределенна. Рассматриваются всегда те «многие», которые сообща ведут борьбу за существование, то есть не весь человеческий род, а лишь общества внутри этого рода; и каждое общество образует само по себе солидарное целое, определяя историю рода. Естественная история, особенно в своем развитии со времен Дарвина, излагает борьбу за существование животного мира с природой, а история человеческая - борьбу за существование мира людей. Но так как эту борьбу с природой ведут не отдельные лица и не весь человеческий род, а общества, то предметом человеческой истории является не индивид и не род, но общество. Итак предмет истории - человеческие общества. Все, что свойственно людям, как роду, физическим существам, - относится к области естествознания; при этом антропология занимается изучением человеческого рода в его целом; этнология же рассматривает виды и разновидности, - по крайней мере таков именно смысл старого определения понятия этой науки. Уже само существование антропологии и этнологии доказывает, что история имеет своим предметом человека, как члена общества, или что то же, общество, как коллективную форму проявления человека.
Итак, первое различие между естествознанием и историей заключается в том, что первое имеет своим предметом род, тогда как вторая изучает общества в пределах рода.
Сознательно или бессознательно, но история, как наука, всегда строго придерживалась этого предмета своего содержания. Если она и занимается также биографиями, мемуарами, генеалогиями отдельных лиц, то всегда лишь с точки зрения их значения для общества, в котором они действовали. Все, что не имеет значения для общества, хотя бы, например, замечательные и совершенно исключительные патологически-ненормальные явления, отклонения от родовых признаков и прочее, - все это история предоставляет антропологическим наукам, к которым в широком смысле принадлежит и психология.
Но кроме первого, упомянутого выше различия между естествознанием и историей, существуют и еще другое. То, что писал Аристотель 2000 лет тому назад о животных сообществах, - справедливо и в наше время. Естественная история не отмечает изменений в них. Но взгляд его на человеческие общества его эпохи лишь отчасти справедлив в наше время, а отчасти уже не годится. Что в обществе есть богатые и бедные, и теперь верно; но рабов у нас нет уже по крайней мере среди тех народов, которые в наше время, как [стр. 3] тогда соотечественники Аристотеля, стоят во главе исторического движения. Таким образом, общество представляет собой не застывшую систему, но подверженную изменениям.
Итак, история, как наука, имеет своим предметом человеческие общества и их изменения.
Лишь в последнее время социология стала претендовать на это определение для себя. Социология есть не более, как история, достигшая познания своей задачи.
Исходя из фактических, хотя часто не философски приемлемых приемлемых научных приемов, и не опираясь на противоположность между естествознанием и историей, ученый исследователь Э.Бернгейм определяет задачу своей науки согласно с вышеизложенным взглядом. Он говорит: «История есть наука о развитии людей в их проявлениях в качестве социальных существ».
Наоборот, исходя из различия между естествознанием и историей, Г.Риккерт, развивая мысль В.Виндельбанда, приходит к противоположному, но, как мне кажется, совершенно неверному определению сущности истории. Он полагает, что естествознание изучает понятия и законы; при помощи первых оно стремится обнять бесконечное разнообразие предметов; при помощи последних - бесконечное разнообразие явлений. Объем понятия является вместо экстенсивной бесконечности, то есть бесконечной множественности отдельных предметов; содержание понятия заступает место интенсивной бесконечности признаков одного предмета; естество знание стремится установить также общую систему и, если возможно, систему математически сформулированных законов движения для разнообразия явлений. Но при такой естественнонаучной обработке предметов и явлений, упускается из виду нечто существенное, - индивидуальный элемент, а ведь он является объектом исторических исследований.
Это, конечно, и не удивительно. Ясно до очевидности, что Риккертовское «историческое» изучение, отказываясь от понятий и законов, возвращается снова к бесконечному разнообразию предметов и явлений, которое именно должна победить наука; отсюда, такое изучение нельзя называть научным, это в крайнем случае - точное описание [стр. 4]; впрочем, и описание едва ли может обойтись без понятия, как руководящей нити, потому что каждый предмет имеет бесконечное множество признаков. Из собственно исторической области Риккерт не назвал ни одного примера своего нового научного метода. Он указывает на историческое изучение естествознания в истории мироздания Геккеля и в объяснении наследственности Вейсманна, но эти труды так же далеки от индивидуальности, как небо от земли. Геккель постоянно оперирует с общими законами роста, частью даже основанными на математических отношениях; Риккерт называет «историческим» тот факт, что мир живых существ получил начало в определенный момент история образования земли, но факт этот вовсе не представляет собой отдельного явления, это - закон, обнимающий массу частностей в своей общности; да и сам Геккель, как, вероятно, признает Риккерт, не может точно указать момента возникновения индивидуальности. А Вейсманн совсем не думал заботливо прослеживать судьбу индивидуальной зачатковой плазмы от первоначальных времен до наших дней. Называя оба эти сочинения историческими, Риккерт заменяет сущность понятия «исторического» - понятием созидания (становления), которое он сам раньше справедливо отвергнул, как критерий для истории, потому что оно свойственно также и природе. Риккерту не удается ни в каком другом сочинении найти установленных им признаков понятия «исторического». То, что он понимает под этим, - погружение в индивидуальное, ни в каком случае не может быть объектом научного исследования, а только эстетического созерцания, и уже в гораздо меньшей степени, предметом эстетического изображения; ведь наряду с индивидуальным элементом в эстетическом произведении должно проявляться также и нечто типическое, идея, следовательно, нечто общее. Если бы следовать Риккерту, то пришлось бы признать наиболее подходящим и важным объектом истории самого индивидуального человека из всех существующих, именно душевно-больного с преобладанием в нем исключительных безумных представлений, только ему одному свойственных и никем больше не разделяемых. Но никогда история не станет заниматься таким человеком, он принадлежит особому отделу антропологии, в вышеуказанном широком смысле, именно психопатологии; но и она исследует его не для того, чтобы изучить индивидуальное явление и этим ограничиться, но для того, чтобы подвести частный случай под общий закон.
Что Риккерт мог впасть в такую ошибку и даже совершенно отказаться от истинно научных методов, объясняется пожалуй [стр. 5] неоднократно высказанным им отвращением к «натурализму», который по его словам, все еще всесилен в философии, и проникает также в исторические исследования, превращая их в социологию. Мотивов своего нерасположения Риккерт не приводит; если они научного свойства, то он из огня попал в полымя, потому что его так называемый «исторический метод» вообще не имеет никакого отношения к науке. Если же этические или эстетические мотивы заставляют его подозрительно относиться к натурализму, то он является жертвой заблуждения, смешивая натурализм с материализмом; а между тем он сам признал, что естественнонаучный метод имеет ввиду исключительно закономерную связь явлений. Вот почему то, что Риккерт называет «духом», никоим образом не исключается из социологии; Риккерт отделяет «дух» от «души» и правильно хочет определить его подобно Гегелю, но, к сожалению, не определяет его именно как деятельность свободного субъекта, деятельность свободну, потому что она подчиняется своим собственным законам, а не законам природы или психологическим законам. И действительно, как мы увидим, социология почти всегда сознавала различие между духом и природой. Боязнь исторических законов так же мало обоснована, как боязнь детерминизма. Насколько иллюзорным представляется мнение, что детерминированная воля делает невозможными самоопределение и энергию, настолько же ошибочно и заключение, что закономерность истории обуславливает отсутствие самоопределения и энергии у народов. Как педагогика возможно только при условии детерминированной воли, а не случайно, так и действительная политика непременно предполагает детерминированный ход исторических событий. [стр. 6]